Дверь мы относительно прочно закрыли, привалив ее металлическим шкафом и диваном, так что напасть на нас можно было через маленькие подслеповатые окошки – не так просто, если просто лезть, а не стрелять: любая пуля могла пролететь насквозь через это дистрофичное строение.
Однако строение продолжало держаться под ударами ливня и ветра, лишь панели его стен время от времени довольно громко потрескивали. За крышу не беспокоились – она тут была точно такой же панелью, как и все остальное, так что оторвать ветром и унести ее было не должно. На стекла, гудевшие и даже этим немного пугавшие, опустили жалюзи: лопнут – так хоть от осколков прикроют. Но все же мы на них рассчитывали: окошки маленькие, должны держаться, если в них, конечно, какой-то предмет не прилетит.
Не все коту масленица, а если точнее, то не все одному лишь коту масленица, надо и о себе подумать. Поэтому мы тоже ужинали, усевшись кто на что вокруг выдвинутого на середину кабинета стола, на котором под кастрюлей горела спиртовка «Кулэнз Кэмп Хит» – хорошая штука, кстати.
Мне наконец удалось переодеться в сухое и вытереть волосы, так что я даже блаженствовал, несмотря на всю очевидную противоестественность такого состояния в данных исторических условиях. Дрика выглядела нервной, покусывала губы, хотя и старалась не подавать виду – ее томила неизвестность нашего будущего. Вот оно, судно до Роттердама, прямо за окном, но как туда попасть и как связаться с экипажем – никто не знает.
– Завтра у них вахта на палубе появится, когда буря закончится,– сказал я, перехватив ее взгляд, обращенный в окно.– Сегодня все попрятались, потому что все равно никакого толку, не видно ничего, а как успокоится – без нее никуда. Так капитана и вызовем.
– Это я понимаю,– кивнула она.– Я другого опасаюсь.
– Чего?
– Куда они идут на самом деле?
– Ну… да,– согласился с ней я,– это действительно вопрос всех вопросов. Но не спросишь – не узнаешь, верно?
– Вообще я не верю в голландскую команду,– хмуро усмехнулся Сэм.– Наверняка какие-то ребята из Азии, и соберутся они к себе домой.– Посмотрев на Дрику, он добавил: – Думаю, что лучше быть готовым к такому повороту событий, дочка.
– Я уже готова,– серьезно ответила она.– Я всю дорогу размышляла над этим. Если не получится, будем искать другой способ.
Я мысленно перекрестился с чувством глубокого и полного облегчения. Реакция Дрики на возможную неудачу меня пугала больше всего. Не то чтобы меня так уж волновали ее душевные переживания, хотя и они небезразличны, я к ней уже как к своей дочери привязался, пожалуй: слишком много пришлось вместе пережить, но больше меня пугало другое – попутчик в глубокой депрессии, а то и в ступоре. Это уже совсем никуда. Собственно говоря, я в качестве «прививки» все время заводил в дороге разговор о возможной неудаче. Не назойливо, но так, чтобы хотя бы раз в день на эту тему не порассуждать – не было такого.
Впрочем, ладно, все будет видно потом, нам бы ураган переждать, и так, чтобы на наше хлипкое строение какой-нибудь контейнер сверху не свалился. Пока они не падают, но и ветер не слабеет, скорее – наоборот, становится все сильнее и сильнее.
Шумно было и до этого, но сейчас на улице выло, грохотало, дождь дробью барабанил в стенки металлических контейнеров так громко, что их было слышно внутри офиса, где мы укрылись. Доставалось и его тонким стенкам – я даже не представлял, что дождь вообще способен так стучать. Или это уже град? Да и вообще, несмотря на могучую защиту от ветра из контейнерных штабелей, прочность нашего убежища внушала опасения. Я выглянул в окно и увидал, как покачиваются наши не самые легкие автомобили. Да, серьезно, настоящего урагана я пока еще никогда не видел и вот теперь сподобился.
– Сэм, это надолго? – спросил я у нашего нового попутчика.
– Ураган? – кивнул он в сторону окна.– Может быть, на сутки. И затихнет не сразу, будет еще ветрено, будет лить дождь. Здесь хоть наводнения не будет, а то богоспасаемый город Галвестон залило совсем недавно не хуже, чем Новый Орлеан: тоже весь город попытался куда-то уплыть.
– Странно, а я даже и не слышал… кажется,– подумав, сказал я.
Действительно, Новый Орлеан со своей «Катриной» у всех на слуху, а Галвестон тоже куда как не маленький город, и на тебе.
– В Новом Орлеане живут в основном черные,– сказал Сэм и, помолчав, повторил: – Черные, да, сэр. Не афроамериканцы, мать их так и лошадь под ними, а черные. Так вот: где живут черные, там при любой возможности начинается резня и мародерство – так уж эти люди устроены, в голове чего-то не хватает. А в городе Галвестоне жили просто люди, белые и спики, те, кто от работы не бегает. Поэтому там ничего такого особого не случилось: сначала все пытались отбиться от наводнения, а потом убирали город, после того как вода сошла. Никто не грабил и не насиловал друг друга на местном стадионе, полиция не сбежала первой, никто не мародерствовал в домах и магазинах. О чем тут писать? Это прессе неинтересно, скучно, наверное, да, сэр.
Тут я с ним согласился. Действительно, ну что хорошего для телевидения в том, чтобы показывать, как нормальные люди дружно восстанавливают город? Скука смертная, наверное. То ли дело Содом и Гоморра в городе Марди Гра , «горячие репортажи», экстренные выпуски, озабоченные лица корреспондентов с микрофонами на фоне разорения. Сразу понимаешь: люди работают, себя не щадя, вон в какое экстремальное место забрались. И рекламное время в цене растет опять же. Кому от этого плохо? Если только нам, зрителям, но никак не тем, кто за него платит.